Вадим Петрасюк, газета 2000. 18.02.2005

 

 

Угольные шахты Киевщины?

Немногие сегодня знают о добыче угля в Киевской области. Тем не менее в столичном регионе действительно были шахты. И закрылись они всего несколько лет назад. Рассказывают даже, что шахтеры могли стать... золотодобытчиками. Ибо в этом же регионе проходит-де золотоносная жила, не уступающая по процентному содержанию благородного металла знаменитому Колымскому месторождению. Но река истории неожиданно повернула в другое русло.

Речь идет о г. Ватутино в Черкасской области. Интрига в том, что до 1954 года он входил в состав Киевской области. Потому первые шахтеры тут были именно горняками Киевщины.

Основано Ватутино в 1947 г. Тогда, в первые послевоенные годы, в нескольких километрах от райцентра Звенигородка началось строительство промышленного комплекса, сердцем которого стало разведанное еще до революции Юрковское месторождение бурого угля. Велась как подземная его добыча в шахтах, так и открытая разработка в угольном разрезе.

Технология

Бурый уголь, в отличие от каменного, практически непригоден к использованию в естественном виде. Он не плотнее глины и при транспортировке быстро превращается в пыль. Без принудительного поддува воздуха не горит, а с поддувом — наполовину вылетает в трубу.

Чтобы растопить печку, буроугольную пыль нужно связать в куски. Старый народный способ — перемешать его с соломой, порезать на брикеты и высушить на солнце. Получаются так называемые саманные брикеты. Их делали до войны и в войну. Но дедовский способ не годился для промышленных масштабов, потому применили более продуктивную технологию: измельченный и высушенный бурый уголь смешивали с таким же измельченным и сухим торфом, формировали в брикеты, которые склеивали (используя естественную клейковину торфа) под действием пара и пресса, затем снова высушивали. Полученный продукт вполне пригоден для транспортировки.

Был налажен замкнутый производственный цикл: Юрковская ТЭЦ работала на местном угле, вырабатывала пар и электричество, которые обеспечивали работу шахт и разреза, а также брикетной фабрики. Остаточным теплом отапливали город.

Однако все это в прошлом. Нет больше ватутинских брикетов.

28 лет назад

Роковое событие, ставшее, можно сказать, поворотным в истории Ватутино, произошло 28 лет назад. 13 февраля 1977 года в одной из шахт случилась авария. В хлынувшем потоке пульпы (густая смесь воды и грунта) утонули 13 шахтеров.

Природа аварии такова: оттепель среди зимы растопила снег на поле. Вода скопилась в ложбине. Образовалось что-то вроде огромной лужи или небольшого озерца. Ложбина находилась как раз над шахтой. По правилам, надо было куда-нибудь откачать эту воду, где она не представляла бы опасности. Но этого не сделали — решили, что технологичнее будет «перехватывать» и откачивать воду из шахты по мере того, как она станет туда просачиваться. Но оттепель усилилась, вода не просочилась, а хлынула, найдя в земле пустоты и стремительно размыв их. Озеро в считанные минуты слилось в шахту. Из находившихся под землей в районе аварии рабочих спасся только один — успел ухватиться за трубу под потолком, поток прошел под ним, унося его товарищей.

Для здешних мест это была огромных масштабов трагедия. Ведь это не Донбасс, где, увы, смертность в шахтах велика и гибель полтора десятка человек хоть и воспринимается как непоправимое горе, но все же люди знают, что были аварии, уносившие за раз сотни человеческих жизней. (На шахтах Ватутино с 1986 по 1992 г. погибли три человека. Двое — в результате нарушения техники безопасности, один — в аварии. На Донбассе уровень аварийности намного выше. Там шахты взрываются из-за метана, здесь же газа в шахтах нет, и под землей практически можно курить.)

Разумеется, после ЧП руководством угольной отрасли были приняты оргмеры, и новым начальником ШУ «Ватутинуголь» назначили Леонида Авраменко, до того работавшего на Донбассе в объединении «Красноармейскуголь».

Горное дело в здешних местах имеет свою специфику. Если на Донбассе пласты угля тянутся на сотни километров, то бурый уголь в Центральной Украине залегает «линзами», которые при их промышленном освоении выбираются достаточно быстро. За полувековую историю угледобычи в Ватутино было построено четыре шахты. Сперва работали две, потом им на смену пришли еще две.

«Мы понимали, — рассказывает Леонид Авраменко, — что в Ватутино уголь не вечен, и эффективные пласты могут иссякнуть, что называется, при жизни одного поколения шахтеров. Но город построен. И это шахтерский город, который просто умрет, если «ляжет» «Ватутинуголь». Мы начали искать пути, как продлить ему жизнь. Не буду рассказывать истории наших поисков. Скажу лишь, что вышли на человека в Москве, который работал в Госкомитете СССР по запасам (ГКЗ). Была такая организация, которая вела реестр месторождений полезных ископаемых в стране и «держала» государственные тайны по этой части. Человек этот сказал примерно так: подготовьте официальное обращение к нам за подписью ЦК Компартии Украины, укажите, что в связи с истощением недр в местах угледобычи в Ватутино высвобождается большое количество специалистов по горному делу и вы просите помочь в их профильном трудоустройстве. Тогда можно будет рассекретить и оформить для вас разрешение на разработку месторождения золота. Дело в том, что в наших краях проходит Канево-Уманская золотоносная жила, которая по процентному содержанию благородного металла якобы не уступает знаменитому Колымскому месторождению. Она разведана давно, но сведения о ней хранились в ГКЗ под четырьмя грифами секретности».

Однако золотодобыча на Черкасчине так и не была начата.

4 года и 11 дней

В начале 80-х, продолжает рассказ г-н Авраменко, в ШУ «Ватутинуголь» построили новую шахту и готовились ввести ее в действие. Сдача такого объекта — всегда событие. Приехал министр угольной промышленности УССР товарищ Гринько. Осмотрел, похвалил. Но в график его визита неожиданно внесли изменения — надо было срочно куда-то лететь. Министр даже не успевал, как того требовала сложившаяся этика взаимоотношений на высшем уровне партийно-хозяйственного руководства, заехать в обком партии и встретиться с 1-м секретарем. От имени Гринько его помощники передали главному партийному руководителю области, что тот может подъехать в аэропорт и пообщаться с министром в депутатской комнате, пока будут подавать самолет. Как потом рассказали, это взбесило секретаря обкома. По иерархии его уровень был явно выше уровня министра. И с какой-де стати он должен ехать на поклон к простому министру, а не наоборот!? Первый секретарь затаил обиду.

Его «месть» якобы выразилась в том, что на «Ватутинуголь» вскоре обрушились проверки областной прокуратуры и других инстанций.

В итоге весной 1984 г. Леонид Авраменко оказался в следственном изоляторе, где полтора года ожидал суда. После отбыл на зону за целый букет хозяйственных нарушений. Вообще-то Леонид Григорьевич и сегодня убежден, что «нарушал» не больше любого директора того времени. Например, по просьбе (по телефонному звонку) первого секретаря Звенигородского райкома помог лесоматериалами одному из колхозов. Или — выдал материальную помощь семье погибшего шахтера. Обычная практика. Но коль коса нашла на камень — эти и другие эпизоды были квалифицированы как хищения в особо крупных размерах.

После освобождения Авраменко встретился со «своим» следователем. И за бутылкой водки тот сказал: ну вы же, дескать, понимаете, что все было предрешено — была установка вас съесть, чтобы продемонстрировать коррупцию и казнокрадство в угольном ведомстве и чтобы министр не слишком много мнил о себе и знал свой «шесток». Возможно, этим уголовным делом удалось подрезать карьерный рост руководителю угольной отрасли Украины, и тот, вероятно, сто раз пожалел, что «не пошла гора к Магомету».

Сегодня Авраменко уверен, что после его ареста перспектива получить квоту на разработку золотого месторождения была похоронена окончательно. Никто в Минуглепроме не осмелился бы просить в ЦК за предприятие, на котором гендиректоров сажают за воровство. И в Ватутино продолжали добывать уголь, запасов которого становилось все меньше.

Авраменко после 4 лет и 11 дней заключения вернулся в город в 1988г. На дворе стояла горбачевская перестройка. Модными стали выборы директоров предприятий трудовым коллективом. И его снова избрали руководителем ШУ «Ватутинуголь», которое он возглавлял до 2000 года, пока не ушел на пенсию.

В той или иной форме попытки обеспечить занятость Ватутино после истощения Юрковского и соседнего Звенигородского месторождений предпринимались еще в советскую бытность. Тут, вспоминает Авраменко, даже планировали построить завод по производству сухих овощей. (В СССР этого продукта производилось только 5% потребляемого количества.) Однако потенциальные партнеры из Германии так и не решились инвестировать. Их смутило отсутствие на тот момент частного сектора в нашей экономике, а заводиться с советским государством они боялись.

Сегодня пенсионер Авраменко по-прежнему живет в Ватутино. Говорит, что его жизнь и работа на Донбассе не идет ни в какое сравнение с жизнью и работой в Ватутино. Там, дескать, было лучше. «Почему же вы согласились переехать сюда, каким калачом вас заманили?» — спросил я. И он ответил: «От первого передложения я отказался. Предложили второй раз. Это было уже в кабинете у министра. Я снова хотел было сказать «нет». Но министр это почувствовал, встал, припечатал ладонью стол и сказал: «Ты не вышнебывайся, потому что министр третий раз просить не будет!» Через несколько дней я уже принимал дела в Ватутино».

 

Это было, было

Нынче назвать Ватутино городом угольщиков можно разве что отдавая дань истории. Как и предполагалось, залежи угля в непосредственной близости от брикетной фабрики исчерпались. Нужно было открывать новые шахты, разрезы и возить уголь издалека. Это повышало себестоимость продукта на выходе. К тому же со временем износилось оборудование ТЭЦ и фабрики. (Рассказывают, что его после войны вывезли из Германии по репарации. Там это была брикетная фабрика «Эльза», о чем значилось в сопроводительной документации. А на самих паровых прессах стояли даты изготовления — 1904-й, 1909-й, 1912-й.) ТЭЦ явно нуждалась в реконструкции, так как в последнее время, говорят, она еле отапливала город. Фабрика же при мощности 480 тыс.т брикетов в год с трудом производила лишь 150 тыс.т.

В 1997 г. было принято решение о закрытии угледобычи и производства брикетов. На этом «угольная» история Ватутино, можно сказать, завершилась. Теперь, пожалуй, только местный стадион «Шахтер» напоминает о былом. Шахты запечатаны, брикетная фабрика разобрана, пока еще стоит ТЭЦ, кирпичные стены которой тем не менее уже «едят» бульдозеры. Туда я и отправился.

На засаленной двери надпись «Мастера». Входим без стука. Мрачноватая прокуренная комната — своеобразный штаб по ликвидации объекта. Располагается он в пока еще целом здании ремонтного цеха. За столом в широкой «кавказской» кепке и зимней летной куртке сидит главный инженер участка ликвидации Николай Петров. На подоконнике весь в пшеничных усах восседает его соратник — мастер Василий

Мамайсуров. Мой сопровождающий, один из бывших директоров ШУ «Ватутинуголь» Александр Бенявский, громко здоровается с хозяевами, после чего довольно сдержанно представляет меня. Дескать, корреспондент из Киева, хочет писать о Ватутино, хотя писать нечего — город-то умирает.

На лицах хозяев комнаты продолжают оставаться улыбки, хотя значение их теперь явно иное: «Да-а, — протяжно говорит Петров, — был уголь — был город, нет угля — нет жизни». «Ото ж!» — в скупом пролетарском вздохе добавляет Мамайсуров. «Вот и я говорю», — как бы извиняясь, разводя руки в стороны, охает Бенявский. «Да-а-а...» — еще раз протягивает Петров и закуривает. Остальные следуют его примеру.

Все трое — бывшие горняки. В лучшие свои годы они строили шахты, позже вынуждены были их закрывать и ликвидировать. Я терпеливо молчу, хотя и знаю, что от меня ждут вопросов. Но еще я знаю, что они внутренне настраиваются и скоро начнут говорить сами. Сперва, как водится, расскажут, что пенсии им «положили» незаслуженно малые, а жить дорого. Будут стараться говорить литературно. Но долго им не продержаться — дойдут до правительства и... Так и случилось.

Оказалось, что мои собеседники начинали трудовой путь на Донбассе. И разговор сам по себе «соскользнул» в сравнительный анализ.

— Я когда первый раз приехал сюда в 1986 году, думал, что в рай попал, — вспоминает Бенявский. — На Донбассе уже начинали прижимать, жизнь у шахтеров становилась не та — снабжение ухудшилось, заработки упали. А тут — иду по городу — коты на помойках... вот с такими мо-ордами! В мусорных баках сосиски валяются метрами. (Позже я узнал, что в городе работал крупный мясокомбинат, и рабочие несли оттуда сосиски действительно метрами — обматывая себя вокруг талии под одеждой. Испортившиеся без сожаления выбрасывали и снова несли. Действовал принцип: запас карман не трет. — Авт.) В магазинах все было, народ из окрестных сел валил в Ватутино скупаться. Еще меня поразила необычная для шахтеров заполитизированность. На партсобрания люди шли без приглашения — зал битком набивался. На Донбассе такого не было. Там вообще в городах не знали, что такое партийное руководство. Оно было на втором плане. Есть начальник шахтоуправления, а уже после него — секретарь горкома. Там партийные конференции держались исключительно на водке. И демонстрации — 1 мая, 7ноября — тоже на водке. Не организуешь буфет — люди не придут. А тут шли без буфета.

— Там был настоящий рабочий класс, — подхватывает Мамайсуров. — А тут — сельский пролетариат. Люди здесь хуже. Шахтерами они так и не стали. Помню, выходит смена в шахту, а комбайнера нет. (Имеется в виду машинист угольного комбайна. — Авт.) Как работать!? День, считай, коту под хвост. На следующее утро он является как ясно солнышко. А вы, говорит, что, прогноз погоды не слышали, — дождь ведь передавали, сено нужно убрать. У него сено! Да я тебя, с..., за такие слова! Здешние шахтеры — все из сел. Их никогда не интересовали премии, они знать не хотели, что такое план и зачем его надо выполнять, а тем более перевыполнять. Работали за бесплатные пять тонн угля в год и за раннюю пенсию. Ну и за минимальную ставку, ниже которой все равно не платили. Ранней весной — полбригады нет на работе. Везут первую клубнику в Москву на базар. Вот такой заработок они понимали! Это для них святое. Летом сено заготавливали, потому что в каждой семье по пять бычков откармливали, свиньи, все такое... Это они тоже понимали. А что в итоге? Вот в Новомиргороде (69 км от Ватутино) была такая же шахта, и там тоже работал сельский пролетариат. Разведанных запасов — 25 млн. тонн, а добыли за 20 лет — 2,5 млн. Потому и закрыли, что на зарплату ушло больше, чем в казну.

— Да-а, коровы в здешних селах — это действительно святое! — улыбается Бенявский. — Я уже был директором шахтоуправления, но тоже коров держал. А что делать? Мы в то время по году зарплаты не видели. Мне ребенка в первый класс не за что было вести. Так я день до вечера в кабинете сижу — народ принимаю, совещания всякие... Ночью прихожу домой — за косу — и на колхозное поле. Кошу и думаю: Господи, это что же за жизнь настала — директор по ночам фактически ворует у колхоза, потому что жрать нечего! Только бы никто не увидел! А утром опять ко мне в кабинет все идут-идут. Чего только не было! Мамаши приносили детей, сажали на стол и говорили: «Корми!» Один раз на машине «скорой помощи» привезли и внесли на носилках больного. И тоже врач говорит: лечите сами, а у нас ни простыни, ни лекарства не за что покупать. Бывало, такого за день наслушаешься! А ночью — в сарай — и за косу...

— Не очень-то наши сельские шахтеры бедствовали, я вам скажу, — вступает Петров. — Мне один хлопец рассказал... буквально пару месяцев назад это было. Батя, говорит, на днях помер и перед смертью мне прошептал: сынок, говорит, я тебе в шкафу деньги оставил... Похоронили. Поминки. По сто граммов, то да се... Я вечером — в шкаф, все тряпки перепотрошил, а там... 28 тысяч советских рублей наличными! Ну, думаю, батя-батя, зачем ты мне вообще об этом сказал! Так что не бедно тут народ жил. Но шахту они не любили. А ее любить надо. В шахте хорошо-о, идешь, как в городе по улицам: вот перекресток, вот туда главная пошла, туда — второстепенная. Красота!

— Но все равно здесь порядок в шахте не тот. Я после Донбасса, когда первый раз опустился, — чуть с ума не сошел. Там у нас было сухо, а тут — лужи, крысы бегают, за шиворот со щелей капает. На Донбассе в шахте было постоянное «лето», тут — «осень». И что меня в первый раз больше всего поразило — солома под ногами. Зачем? Ее между крепью засовывали, когда плывун, и вода сочилась. Солома набухала и перекрывала течь. Такая вот технология, — вспоминает Мамайсуров.

— На Донбассе случай был: в шахту пожаловало большое начальство. Гляжу: по забою гирлянда огней движется (образно — вереница светящихся лампочек на касках у людей. — Авт.) — человек двадцать во главе с министром и секретарем обкома. Тут наша бригада как раз... Министр нам громко так: идеальный у вас порядок в шахте, молодцы! А у нас Витек был острый на язык: так, говорит, если бы вы знали, как нас за это... Все аж застыли: матом, самому министру! Но тот тоже из шахтеров, еще не забыл, как под землей общаются. Как ни в чем не бывало, продолжает: и с чувством юмора в вашем коллективе, вижу, тоже все нормально. И дальше пошел. За Витьком потом начальник участка бегал с лопатой, кричал, что убьет. Обычные дела.

— И вот, что удивительно, в шахте за работой все разговоры только о девках и выпивке. А как поднялись на-гора и по кружке пива после бани — начинается производственная тема: ты не так стойку поставил да неправильно кабель подал... Интересная закономерность.

— Молодые были, могли до трех ночи водку пить, а потом в восемь утра уже были в шахте. Как сейчас помню: с утра башки у всех болят. Договариваемся: кто о выпивке хоть словом заикнется — убьем! И все молча работают. Ближе к обеду потихоньку начинаются разговоры: водку пить, конечно, ни за что не будем, но по кружке пива после смены — не помешает. А после кружки всегда хочется по второй. А там — и по сто. И снова — до трех ночи, потом какого-то черта — «полирнуться» шампанским... А утром в шахте опять: о выпивке — ни-ни..!

— Рассказывали, как анекдот: новый человек в бригаду устроился, спрашивает: как, дескать, у вас на шахте с пьянками? Ему отвечают: очень строго... До обеда — ни грамма в рот не полагается.

— Где наша молодость, где те шахты..? И пили «добре», от «сотки» не хмелели, как сейчас, и вкалывали. Всю жизнь удивлялся, откуда под землей столько сил в руках берется? В шахте вдвоем пятиметровую рельсу носили. Плечо в крови, а ты ее прешь, и ничего. И пацанятами же были — худые, щуплые! А наверху на такую же рельсу глянешь — аж страшно. И, что характерно, не поднимешь, даже если постараешься. Я этот феномен до сих пор понять не могу.

— А я не могу понять, как так получается, что под землей никогда не возникает желания общаться на «вы» — только на «ты». А на верху — опять «выкаешь».

За окном стремительно темнело. Разговор медленно струился к концу рабочего дня. Мои собеседники все глубже уходили в свои мысли. Курили, пуская дым себе под локти. Вспоминали молодость. А это трудно без грусти.

— Скоро тут ничего не будет. Вот ТЭЦ доломаем, и ...ц. Работы осталось годика на два.

— Ничего, лет через двадцать у нас к бурому углю все равно вернутся. На Донбассе средние глубины шахт уже 700—800 метров. А на километровой глубине температура +33°С.И толщина пласта — 40 см. Работать тяжело. А тут — Сулай-Удайское месторождение — 1 млрд. т разведанных запасов бурого угля. Пять метров залегания — и 20—30 метров толщина пласта. Бери — не хочу! Нет, у нас в атомную энергетику уперлись! А урановые рудники, между прочим, тоже не бесконечные. Тут, если с умом, то нужно все делать в комплексе: попутно добывать песок — он тоже ценный, разные глины — гончарную фарфоровую, каолиновую. Тогда и уголь дешевле получится. И не возить его за сто километров, а иметь компактные мобильные установки, как у американцев. Или у австрийцев — эти вообще не знают, что такое покупать за границей солярку. Делают ее из такого же бурого угля. В войну немцы в наших же местах из нашего угля делали эрзац-бензин. Причем мне один фронтовик рассказывал, что можно было по дыму отличить, какой танк подбили — наш или немецкий. Их, говорит, быстрее сгорал и меньше коптил. Думаю, когда закрывали Ватутино, у нас еще не знали современных технологий. А сейчас вроде бы что-то есть. Говорят, американцы на наши месторождения — аж пищат. Неспроста же.

Смерклось.

Парадоксы времени

У нас не любят словосочетаний «ломать заводы» и «ликвидировать рабочие места». Предпочитают подобные вещи именовать «реструктуризацией производства». «Ватутинуголь» закрыли, основав вместо него «Ватутинуглереструктуризацию». В планах — убрать с лица города и окрестностей все, что связано с углем.

Интересно, что даже техническую автодорогу, которая была на балансе шахтоуправления, но, кроме прочего, соединяет с городом несколько окрестных сел, по плану тоже должны ликвидировать. То есть асфальт «соскоблить», а землю под ним рекультивировать. Хотя, считает городской голова Ватутино Василий Руденко, такое решение трудно назвать продуманным. Дорогу дешевле и выгоднее отремонтировать и пользоваться. Но... Пока вышли на Киев с просьбой разрешить ее не трогать. «Я все понимаю, но до сих пор не могу привыкнуть: мы раньше строили, и это считалось освоением капитальных вложений. Теперь ломаем, и это тоже считается освоением капвложений. На ликвидацию Юрковской ТЭЦ по плану выделено 22 млн. грн. Об их освоении можно будет отрапортовать, когда здание теплоцентрали и ее 80-метровая дымовая труба исчезнут с лица земли. Вот такие парадоксы», — разводит руками Василий Григорьевич.

Сегодня город с трудом сводит концы с концами. Когда закрывали шахтоуправление, кто-то с грустью сказал: «это не «Ватутинуголь» закрыли, это закрыли Ватутино». Дело даже не в том, что перестал существовать 2тысячный коллектив угледобытчиков. Ненужными оказались транспортные предприятия, ремонтные и многие другие, которые были сориентированы на топливный комплекс. «Ватутинуголь» по сути было градообразующим предприятием.

Сегодня городской бюджет должен составлять около 12 млн. грн. По мнению мэра, около 3,5 млн. — дефицит бюджета. Не на что ремонтировать теплосети, водопровод.

Всего населения — более 20 тысяч. Официально стоят на учете в центре занятости 750—780 человек. Однако реально безработных явно больше. Ожидается, что скоро заработает завод по производству стеклопластиковых труб, который построили по программе реструктуризации угольной отрасли. Так сказать, для компенсации рабочих мест. Смогут получить работу 140 человек. Но мэр не уверен, что найти желающих будет легко: «800 грн. зарплаты на первых порах там вряд ли кому дадут. Пока предприятие не выйдет на проектную мощность. А на 200—300 гривен в месяц попробуй кого-нибудь заманить! Даже если он числится на бирже труда».

Однако в городе в частном секторе ремонтируются дома. Сам видел. Люди строятся, перекрывают крыши, ставят красивые заборы. Говорят, что тысяч 8 из 20 тыс. жителей Ватутино постоянно находятся на заработках в Испании, Португалии, России... Там зарабатывают, а тут строят дома, покупают квартиры. Одна женщина сказала мне по этому поводу: «Куда бы ни занесло, а доживать свой век все равно вернешься домой. Разве за границей можно по-людски помереть? Там можно сдохнуть, а умереть — только дома».

Даже не знаю, как эти слова воспринимать — как грустные или жизнеутверждающие? Впрочем, нынче у нас вся жизнь такая — одни и те же грани бытия и радуют, и в дрожь бросают.